Андрей Богданов. Александр Невский
Историк В.Т. Пашуто о «Псковской правде» князя Александра
«…Позади славная победа. Но Александр понимал – это война не последняя. Жизнь показала, что крепостных стен и княжеских засад недостаточно. С двухлетним хозяйничаньем немецких фогтов во Пскове было покончено. Самое удобное время упрочить тут княжую власть, чтобы свои люди и в господе и в суде могли предотвратить повторение боярских измен. Лучший к тому повод – упорядочить в виде «Правды» местное, дотоле разрозненное судопроизводство, разумеется, не упустив своего. <…>
Александр, используя нормы «Русской Правды», определил в Псковской земле объем и доход княжеского суда с разбора всех уголовных дел – от мелкого хищения сена с верхушки стога до вооруженного разбоя.
Создавая свой закон, Александр заседал с псковским боярским советом близ княжого двора на сенях в местном Детинце, по-псковски – кроме (кремле, укреплении). После этого приезда Александра псковичи тут стали собирать вечевые сходки. Кром стоял на высоком крутом холме у слияния рек Псковы и Великой.
…Псков был Александру дорог. За долгие годы князь привык к нему.
Псков – город необычный. В сравнении с Суздальским краем это, конечно, захолустье. Тысяч десять горожан живут на военную ногу. Простой люд ютится в бревенчатых срубах. Погода здесь не балует – и крыши для тепла засыпаны землей. Свет проникает через окна-щели с деревянными задвижками, а дым очага уходит через дыру в крыше. Усадьбы знати – зимние и летние (гридницы), двухэтажные терема – соединены крытыми переходами. Всё отделано замысловатой резьбой, растения, птицы, звери, люди – затейливо раскрашены, словно для того, чтобы скрасить суровую природу и жесткий пограничный быт крепости, окруженной стихией языческих народов и стоящей лицом к лицу с опасным врагом.
Церквей здесь каменных, вместе с Троицким собором, четыре. Они словно вывезены из Новгорода. Храмы смотрят на реку Великую, близ которой и знать живет, и духовенство. А посад – в Среднем городе у дороги между кромом и Торговищем. Он насквозь мирской, полуязыческий. В глубине Детинца, где происходит посажение князей, сгрудились клети, амбары, житницы – весь припас горожан, купцов и воинов. Неподалеку от собора, на крепостной стене, висит колокол, которым созванивали вече. Тут же стоят сани – предмет гордости псковичей. Они принадлежали киевской великой княгине Ольге. Она ввела здесь первые законы, а он, Александр, лишь продолжал дело прабабки.
Он дорожил поддержкой городов. Что можно сделать без их оружия, без стали, железа, брони, копий и стрел? Немецкие фогты по своему обычаю лишили псковских купцов и ремесленников всяких прав. Александр же, напротив, восстановил «старину» и включил в свою грамоту статью о судебных правах их объединений – братщин. «А объединение (купцов, ремесленников) совместно пирующих может судить, как судьи».
Псковичи настаивали на ограничении княжеской торговли вином. Трезвость богоугодна, а потому «княжеские люди пусть по дворам корчем (кабаков) не держат ни в самом Пскове, ни в пригороде, и хмельной напиток не продают ни ведром, ни ковшом, ни бочкою». Решение понятное: человек «пьянством прибытки теряет, князем землю пусту творит» и сам гибнет, ибо пьянство «смысл отъемлет, смысл погашает, смыслу пагуба».
Возникали тут и курьезные вопросы. Например: «Если кто-либо с кем обменяется чем-нибудь или купит что-нибудь спьяна, а когда проспятся, один из участников сделки будет недоволен?» Александр решил: «Ино им разменится, а в том целованиа нет, ни присужати» – иными словами, «им следует разменяться тем, чем ранее обменялись, а к присяге их по суду не следует приводить». Решение князя на стороне собственника.
Городской быт знал и другие происшествия: «Если кто-либо вырвет у другого клок бороды и это подтвердит свидетель» – как судить? Александр решил: «Пусть свидетель принесет присягу и идет на поединок с оскорбителем; если свидетель одолеет своего противника на поединке, то за повреждение бороды и за избиение следует присудить вознаграждение»; «свидетель в таких делах должен быть только один». Должно быть, не один свидетель чесал в затылке, прежде чем свидетельствовать в таком деле.
От грамоты Александра псковичи потом вели свою «добрую старину», воплощенную в их основном законе – «Псковской судной грамоте», принятой «всем Псковом на вече» в 1462 г. Они придавали ей такое же большое значение, как новгородцы «Грамотам Ярослава». Не зря в заголовке «Псковской судной грамоты» на первом месте стоит имя Александра и сказано, что она «выписана из великого князя Александра грамоты». Словом, как того и хотел автор «Жития», Александр и при правнуках своих не был забыт псковичами.
Теперь Псков неприступен, с княжеским наместником, войском, судом да с двумя, как и в Новгороде, линиями обороны. На 300 км вдоль Великой и Наровы с юга на север и на 100 км в ширину протянулась Псковская земля с ее крепостями Изборском, Островом, Опочкой, Воронаем. Земля отныне приграничная на столетия. Немцы под боком…»[127].
Изначально было выдвинуто разумное предположение, что «великим князем Александром» псковичи называют Александра Невского, гордясь его законодательной грамотой так же, как новгородцы – грамотой Ярослава Мудрого, утвердившего права Господина Великого Новгорода в XI в. Но впоследствии учёные, которым тоже хотелось сказать что-нибудь своё, предположили, что упоминаемый Александр – это Александр Михайлович, изгнанный с тверского великокняжеского «стола» и с 1325 по 1338 г. дважды (с перерывом в полтора года) княживший в Пскове. Правда, Александр Михайлович не мог законно титуловаться «великим князем» в Пскове, но ведь и Александр Ярославич в те годы, когда занимался законодательством псковичей, великим князем ещё не был!
Я полагаю, не стоит сомневаться в том, что псковичи помнили Александра Ярославича именно как великого князя, авторитетом которого были с середины XIII в. надёжно защищены их права. В пользу Александра Невского говорит и тот факт, что в 1395 г. московский святитель Киприан, митрополит Киевский и всея Руси (1374–1406), упомянул в своём послании псковичам о «грамоте князя великого Александрове», несомненно, имея в виду Александра Ярославича. В Пскове больше не было великих князей с именем Александр, а уж титуловать так Александра Тверского – соперника милой его сердцу Москвы в борьбе за объединение Руси, Киприан никак не мог. То, что столетие спустя (в 1474/1475 г.) Великий князь Московский Иван III, потребовав на просмотр псковские пошлинные грамоты, нашел их грамотами «не самых князей великих»[130], говорит только о естественном прирастании псковского законодательства новыми установлениями после Александра Невского, которые не удовлетворили государя.
Несомненны и некоторые идеи Судной грамоты, восходящие к трудам Александра Невского, установившего свою «Правду» в Псковской земле после десятилетий раздиравших её измен и внутренней борьбы. Александр укрепил роль князя как обязательного третейского судьи в спорах граждан между собой – а они и в более поздние времена составляли основную часть судебных дел Пскова. Но мудрый князь не стал отнимать у Пскова его свобод. Главное отличие Псковской Судной грамоты от Русской Правды состояло в том, что во Пскове князь судит-рядит «не единолично, а во главе судебной коллегии, в состав которой входят посадник и сотские»[131] – выборные представители граждан.
Псковское народное собрание – вече – и его избранники остаются основой власти, но даже они не могут «погубить» человека «без исправы», ни на суде, ни на самом вече. В небольшом. 10-тысячном Пскове, в отличие от аристократического Новгорода, в вече обычно принимали участие все наличные мужчины: и «середние», и «молодые», «мелкие люди», даже самая «препростая чадь»[132]. Александр Невский хорошо знал, как далеко бывает буйное вече от правды, и потому уложил: «на вече суда не судят».
Основой правого суда должен быть закон, одинаковый и равный для всех. Но как этого добиться, если сами судьи связаны со сторонами родственными и дружескими узами, взаимными услугами, а то и просто мздой? Этот вопрос, не вполне решённый в наших судах доселе, Александр Невский решал тремя путями. Во-первых, участием в судебной коллегии князя, не столь заинтересованного в местных делах. Во-вторых – опорой на письменный закон: «судить им… взирая в ''Правду''». Наконец, ответственностью присяжных судей перед Богом.
«Посадник, – гласила Псковская Cудная грамота, – при возведении на свою должность должен присягнуть в том, что судить ему справедливо, по присяге, не корыстоваться городскими деньгами, не мстить никому по вражде своим судом, не сговариваться на суде, дружа по родству, не губить правого, не жаловать виноватого, а без разбора никого не осуждать».
«Князь и посадник, – установил Александр Невский, – -не должны производить суда на вече; судить им у князя в палатах, справляясь с законом, согласно присяге. Если же они не будут судить по закону, то да будет им Бог судьёй на втором пришествии Христа. А тайных поборов не брать ни князю, ни посаднику. Если кому-либо из княжеских слуг будет назначено ехать в пригород (зависимый от Пскова город. – Авт.) в качестве наместника, то он должен присягнуть в том, что будет желать Пскову добра, а судит пусть справедливо, по присяге».
Памятовал Александр Невский и о том, как новгородское боярство при нём свергало посадника и иных чиновников республики, чтобы решать споры в свою пользу. Легко понять, откуда в Псковской Судной грамоте появился закон: «Посадник, оставивший свою должность, обязан сам закончить разбор [начатых им] судебных и других дел, а его преемнику не пересматривать вынесенных им судебных решений», – чтобы менять посадника в свою пользу было не повадно.
Позаботилась Судная грамота и об ограничении возможностей вносить изменения в закон. На это имело право только общее народное собрание: «Если в этом сборнике псковского права обнаружится отсутствие какой-либо статьи, то посадники должны доложить об этом на вече Псковского государства и затем внести эту норму. Если же какая-то статья закона покажется нежелательной [вечу] Псковского государства, то она может быть исключена из сборника»[133].
В отличие от многих средневековых законов, Грамота князя Александра Пскову призывала к осторожности в вынесении наказаний и даже к милосердию. Так, «вора, совершившего кражу в Кроме (Псковском кремле. – Авт.), конокрада, изменника и поджигателя» следовало «лишать жизни». Но уже «если будет совершена кража на посаде, то дважды помиловать (не лишать жизни) виновного, а, доказав преступление, наказать сообразно со степенью вины; уличив же в третий раз, предать его смертной казни, подобно вору, совершившему кражу в Кроме».
Ненавистные князю Александру «переветники», т.е. изменники, а также, по мнению историка В.О. Ключевского, устроители мятежей, заговорщики, также подлежали смертной казни по суду, на состязательном процессе и с учётом всех улик, как поджигатели и неисправимые воры (некоторые учёные добавляют в этот список и злых волхователей). Сам Александр Невский, однако, был к изменникам не столь суров, и, памятуя о спасении своей души, иногда их миловал.
18 мая 1243 г., сообщает новгородский летописец, во псковском Ивановском монастыре случилось знамение: «от иконы святого Спаса над гробом княгини (супруги князя. – Авт.) Ярослава Владимировича, которую убил её пасынок в Медвежьей Голове, шло миро из иконы 12 дней». Две «скляницы» этого мира псковичи привезли в Новгород на благословение архиепископа, а две оставили себе. Граждане двух городов восславили тогда человеколюбие Господа Вседержителя, «яко призираешь на нас, убогих, своею многою милостию»[134].
Это знамение напомнило Александру Невскому о трагической судьбе семьи псковского изменника, князя Ярослава Владимировича. Сын изгнанного из Пскова князя Владимира Мстиславича, дяди Ростиславы, матушки Александра, бежал к немцам в Ригу, и многие годы наводил врагов на Русь. У немцев Ярослава Владимировича принимали хорошо, тем более что матерью его была племянница епископа Рижского Альберта – реального главы крестоносцев в Ливонии.
В 1233 г. Ярослав со своими единомышленниками из Новгорода и немцами захватил Изборск, но псковичи отняли у них город обратно. В 1241 г. Ярослав опять захватил Изборск, а затем и Псков с немцами, среди которых, после смерти епископа Альберта, уже не пользовался большим почётом. Использовав, крестоносцы просто вышвырнули его, передав управление Псковом в руки своих фогтов.
Измену родине Ярослав Владимирович усугубил изменой жене. Княгиня Евфросиния, дочь полоцкого князя Рогволда Борисовича, тётка св. князя Довмонта и родственница жены самого Александра Невского, была брошена непутёвым князем Ярославом. Узнав, что он женился (по католическому обряду!) на девице из Ливонии, Евфросиния ушла в основанный ею псковский Ивановский монастырь и приняла имя Евпраксия. Став уже настоятельницей, Евпраксия не нашла в себе сил отказаться от приглашения бывшего мужа и поехала на свидание с ним в орденскую крепость Медвежья Голова. Там она и была убита своим пасынком, сыном Ярослава от немки, 8 мая 1243 г.
Мотивы убийства источники не раскрывают, но они и так прозрачны. Легко понять, как всполошилась немецкая семья Ярослава, перепугавшись, что преподобная княгиня вернёт заблудшего князя к праведной жизни и в лоно православия. Это, ценой гибели Евпраксии, и произошло. Князь отказался от католических заблуждений, забыл былое властолюбие и вернулся на Русь, а княгиню погребли в Пскове, в соборе Ивановского монастыря, который с тех пор сделался усыпальницей псковских княгинь. Память святой благоверной княгини Евпраксии Псковской, в миру Евфросинии, празднуется 20 мая.
Возможно, из человеколюбия, снисходя к просьбам своей княгини Александры, а скорее – сочтя, что Ярослав Всеволодович уже довольно за свою измену «Богом убит», то есть справедливо наказан за грехи, Александр Невский, сразу по заключении мира с крестоносцами, позволил Ярославу вернуться на Русь. Изменник не только был принят в Пскове и Новгороде, но и посажен Александром на «подручное» княжение в новгородском Торжке. Здесь он через несколько лет кровью искупил свои прегрешения перед Русью.
Интересно, что новгородский летописец, ранее сурово осуждавший деяния Ярослава Владимировича, посвятил его подвигу большую статью под 1245 г., отзываясь о раскаявшемся грешнике подчёркнуто одобрительно. Даже и без положительного тона мы поняли бы, что летописец горячо одобряет раскаяние Ярослава: ведь статья о его деяниях по объёму немногим уступает рассказу о Ледовом побоище.
А в те годы летописец делал свои записи нечасто. После чуда во Пскове он отметил только кончину жившей в Новгороде княгини Ростиславы, матери Александра, 4 мая 1244 г. К этому времени княгиня под именем Евфросиния приняла постриг в Юрьеве монастыре, где она жила, не отходя от гроба своего старшего сына Фёдора. Здесь, подле гробницы Фёдора Ярославича, и было погребено её тело[135].
На следующий год объединённое литовское войско атаковало Бежецкий верх на востоке современной нам Тверской области и подошло к Торжку. Ярослав Владимирович с гарнизоном и гражданами Торжка бросился на врага, но потерпел поражение. Часть его воинов погибла, часть попала в плен, остальные лишились коней. Тем не менее князь с остатками дружины преследовал литовцев. Вместе с ним тверской воевода Явид и дмитровский Кербет (не тот ли, что участвовал в походе на крестоносцев в 1242 г.?) сразились с литовским войском под Торопцом. Русские вновь были разбиты и вынуждены укрыться в Торопец.
«На утро, – рассказывает летописец, – подоспел Александр с новгородцами, и отбил пленных всех, а княжичей (литовских. – Авт. ) изрубил более восьми». После стремительного и победоносного рейда Невский увёл своё войско назад. Житие Александра так описывает этот эпизод:
«В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен; слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали они с того времени бояться имени его».
Но князь Ярослав, мечтавший заслужить прощение единоплеменников и замолить свои грехи перед Богом, не успокоился и после разгрома литовского войска под Торопцом. С одним лишь «своим двором» он нагнал и разбил отступавших литовцев на берегу озера Жижец к югу от Торопца: «не упустил их ни одного мужа, и тут перебил остаток княжичей». Не успокоившись и на этом, Ярослав вызволил из Витебска своего сына и с «малой дружиной» настиг ещё одну рать литовцев неподалёку от р. Западной Двины, у её притока Усвята. «И тут, – торжествует летописец прощение грехов князя, – Бог ему помог, и тех (литовцев. – Авт.) перебил, а сам пришёл здрав и дружина его».
Правда во владениях Александра Невского торжествовала, мир с соседями был добыт его мечом, милосердие князя окупалось. Но на следующий год новгородский летописец сделал лишь одну запись:
«Поехал князь Александр в татары»[136].
<< Назад Вперёд>>
Просмотров: 2388
Историк В.Т. Пашуто о «Псковской правде» князя Александра
«…Позади славная победа. Но Александр понимал – это война не последняя. Жизнь показала, что крепостных стен и княжеских засад недостаточно. С двухлетним хозяйничаньем немецких фогтов во Пскове было покончено. Самое удобное время упрочить тут княжую власть, чтобы свои люди и в господе и в суде могли предотвратить повторение боярских измен. Лучший к тому повод – упорядочить в виде «Правды» местное, дотоле разрозненное судопроизводство, разумеется, не упустив своего. <…>
Александр, используя нормы «Русской Правды», определил в Псковской земле объем и доход княжеского суда с разбора всех уголовных дел – от мелкого хищения сена с верхушки стога до вооруженного разбоя.
Создавая свой закон, Александр заседал с псковским боярским советом близ княжого двора на сенях в местном Детинце, по-псковски – кроме (кремле, укреплении). После этого приезда Александра псковичи тут стали собирать вечевые сходки. Кром стоял на высоком крутом холме у слияния рек Псковы и Великой.
…Псков был Александру дорог. За долгие годы князь привык к нему.
Псков – город необычный. В сравнении с Суздальским краем это, конечно, захолустье. Тысяч десять горожан живут на военную ногу. Простой люд ютится в бревенчатых срубах. Погода здесь не балует – и крыши для тепла засыпаны землей. Свет проникает через окна-щели с деревянными задвижками, а дым очага уходит через дыру в крыше. Усадьбы знати – зимние и летние (гридницы), двухэтажные терема – соединены крытыми переходами. Всё отделано замысловатой резьбой, растения, птицы, звери, люди – затейливо раскрашены, словно для того, чтобы скрасить суровую природу и жесткий пограничный быт крепости, окруженной стихией языческих народов и стоящей лицом к лицу с опасным врагом.
Церквей здесь каменных, вместе с Троицким собором, четыре. Они словно вывезены из Новгорода. Храмы смотрят на реку Великую, близ которой и знать живет, и духовенство. А посад – в Среднем городе у дороги между кромом и Торговищем. Он насквозь мирской, полуязыческий. В глубине Детинца, где происходит посажение князей, сгрудились клети, амбары, житницы – весь припас горожан, купцов и воинов. Неподалеку от собора, на крепостной стене, висит колокол, которым созванивали вече. Тут же стоят сани – предмет гордости псковичей. Они принадлежали киевской великой княгине Ольге. Она ввела здесь первые законы, а он, Александр, лишь продолжал дело прабабки.
Он дорожил поддержкой городов. Что можно сделать без их оружия, без стали, железа, брони, копий и стрел? Немецкие фогты по своему обычаю лишили псковских купцов и ремесленников всяких прав. Александр же, напротив, восстановил «старину» и включил в свою грамоту статью о судебных правах их объединений – братщин. «А объединение (купцов, ремесленников) совместно пирующих может судить, как судьи».
Псковичи настаивали на ограничении княжеской торговли вином. Трезвость богоугодна, а потому «княжеские люди пусть по дворам корчем (кабаков) не держат ни в самом Пскове, ни в пригороде, и хмельной напиток не продают ни ведром, ни ковшом, ни бочкою». Решение понятное: человек «пьянством прибытки теряет, князем землю пусту творит» и сам гибнет, ибо пьянство «смысл отъемлет, смысл погашает, смыслу пагуба».
Возникали тут и курьезные вопросы. Например: «Если кто-либо с кем обменяется чем-нибудь или купит что-нибудь спьяна, а когда проспятся, один из участников сделки будет недоволен?» Александр решил: «Ино им разменится, а в том целованиа нет, ни присужати» – иными словами, «им следует разменяться тем, чем ранее обменялись, а к присяге их по суду не следует приводить». Решение князя на стороне собственника.
Городской быт знал и другие происшествия: «Если кто-либо вырвет у другого клок бороды и это подтвердит свидетель» – как судить? Александр решил: «Пусть свидетель принесет присягу и идет на поединок с оскорбителем; если свидетель одолеет своего противника на поединке, то за повреждение бороды и за избиение следует присудить вознаграждение»; «свидетель в таких делах должен быть только один». Должно быть, не один свидетель чесал в затылке, прежде чем свидетельствовать в таком деле.
От грамоты Александра псковичи потом вели свою «добрую старину», воплощенную в их основном законе – «Псковской судной грамоте», принятой «всем Псковом на вече» в 1462 г. Они придавали ей такое же большое значение, как новгородцы «Грамотам Ярослава». Не зря в заголовке «Псковской судной грамоты» на первом месте стоит имя Александра и сказано, что она «выписана из великого князя Александра грамоты». Словом, как того и хотел автор «Жития», Александр и при правнуках своих не был забыт псковичами.
Теперь Псков неприступен, с княжеским наместником, войском, судом да с двумя, как и в Новгороде, линиями обороны. На 300 км вдоль Великой и Наровы с юга на север и на 100 км в ширину протянулась Псковская земля с ее крепостями Изборском, Островом, Опочкой, Воронаем. Земля отныне приграничная на столетия. Немцы под боком…»[127].
* * *
Псковская Судная грамота – довольно обширный[128] и чрезвычайно содержательный документ[129]. Историки не устают спорить, какая часть её законодательных установлений восходит к Грамоте великого князя Александра, и даже какой именно имелся в виду Александр.Изначально было выдвинуто разумное предположение, что «великим князем Александром» псковичи называют Александра Невского, гордясь его законодательной грамотой так же, как новгородцы – грамотой Ярослава Мудрого, утвердившего права Господина Великого Новгорода в XI в. Но впоследствии учёные, которым тоже хотелось сказать что-нибудь своё, предположили, что упоминаемый Александр – это Александр Михайлович, изгнанный с тверского великокняжеского «стола» и с 1325 по 1338 г. дважды (с перерывом в полтора года) княживший в Пскове. Правда, Александр Михайлович не мог законно титуловаться «великим князем» в Пскове, но ведь и Александр Ярославич в те годы, когда занимался законодательством псковичей, великим князем ещё не был!
Я полагаю, не стоит сомневаться в том, что псковичи помнили Александра Ярославича именно как великого князя, авторитетом которого были с середины XIII в. надёжно защищены их права. В пользу Александра Невского говорит и тот факт, что в 1395 г. московский святитель Киприан, митрополит Киевский и всея Руси (1374–1406), упомянул в своём послании псковичам о «грамоте князя великого Александрове», несомненно, имея в виду Александра Ярославича. В Пскове больше не было великих князей с именем Александр, а уж титуловать так Александра Тверского – соперника милой его сердцу Москвы в борьбе за объединение Руси, Киприан никак не мог. То, что столетие спустя (в 1474/1475 г.) Великий князь Московский Иван III, потребовав на просмотр псковские пошлинные грамоты, нашел их грамотами «не самых князей великих»[130], говорит только о естественном прирастании псковского законодательства новыми установлениями после Александра Невского, которые не удовлетворили государя.
Несомненны и некоторые идеи Судной грамоты, восходящие к трудам Александра Невского, установившего свою «Правду» в Псковской земле после десятилетий раздиравших её измен и внутренней борьбы. Александр укрепил роль князя как обязательного третейского судьи в спорах граждан между собой – а они и в более поздние времена составляли основную часть судебных дел Пскова. Но мудрый князь не стал отнимать у Пскова его свобод. Главное отличие Псковской Судной грамоты от Русской Правды состояло в том, что во Пскове князь судит-рядит «не единолично, а во главе судебной коллегии, в состав которой входят посадник и сотские»[131] – выборные представители граждан.
Псковское народное собрание – вече – и его избранники остаются основой власти, но даже они не могут «погубить» человека «без исправы», ни на суде, ни на самом вече. В небольшом. 10-тысячном Пскове, в отличие от аристократического Новгорода, в вече обычно принимали участие все наличные мужчины: и «середние», и «молодые», «мелкие люди», даже самая «препростая чадь»[132]. Александр Невский хорошо знал, как далеко бывает буйное вече от правды, и потому уложил: «на вече суда не судят».
Основой правого суда должен быть закон, одинаковый и равный для всех. Но как этого добиться, если сами судьи связаны со сторонами родственными и дружескими узами, взаимными услугами, а то и просто мздой? Этот вопрос, не вполне решённый в наших судах доселе, Александр Невский решал тремя путями. Во-первых, участием в судебной коллегии князя, не столь заинтересованного в местных делах. Во-вторых – опорой на письменный закон: «судить им… взирая в ''Правду''». Наконец, ответственностью присяжных судей перед Богом.
«Посадник, – гласила Псковская Cудная грамота, – при возведении на свою должность должен присягнуть в том, что судить ему справедливо, по присяге, не корыстоваться городскими деньгами, не мстить никому по вражде своим судом, не сговариваться на суде, дружа по родству, не губить правого, не жаловать виноватого, а без разбора никого не осуждать».
«Князь и посадник, – установил Александр Невский, – -не должны производить суда на вече; судить им у князя в палатах, справляясь с законом, согласно присяге. Если же они не будут судить по закону, то да будет им Бог судьёй на втором пришествии Христа. А тайных поборов не брать ни князю, ни посаднику. Если кому-либо из княжеских слуг будет назначено ехать в пригород (зависимый от Пскова город. – Авт.) в качестве наместника, то он должен присягнуть в том, что будет желать Пскову добра, а судит пусть справедливо, по присяге».
Памятовал Александр Невский и о том, как новгородское боярство при нём свергало посадника и иных чиновников республики, чтобы решать споры в свою пользу. Легко понять, откуда в Псковской Судной грамоте появился закон: «Посадник, оставивший свою должность, обязан сам закончить разбор [начатых им] судебных и других дел, а его преемнику не пересматривать вынесенных им судебных решений», – чтобы менять посадника в свою пользу было не повадно.
Позаботилась Судная грамота и об ограничении возможностей вносить изменения в закон. На это имело право только общее народное собрание: «Если в этом сборнике псковского права обнаружится отсутствие какой-либо статьи, то посадники должны доложить об этом на вече Псковского государства и затем внести эту норму. Если же какая-то статья закона покажется нежелательной [вечу] Псковского государства, то она может быть исключена из сборника»[133].
В отличие от многих средневековых законов, Грамота князя Александра Пскову призывала к осторожности в вынесении наказаний и даже к милосердию. Так, «вора, совершившего кражу в Кроме (Псковском кремле. – Авт.), конокрада, изменника и поджигателя» следовало «лишать жизни». Но уже «если будет совершена кража на посаде, то дважды помиловать (не лишать жизни) виновного, а, доказав преступление, наказать сообразно со степенью вины; уличив же в третий раз, предать его смертной казни, подобно вору, совершившему кражу в Кроме».
Ненавистные князю Александру «переветники», т.е. изменники, а также, по мнению историка В.О. Ключевского, устроители мятежей, заговорщики, также подлежали смертной казни по суду, на состязательном процессе и с учётом всех улик, как поджигатели и неисправимые воры (некоторые учёные добавляют в этот список и злых волхователей). Сам Александр Невский, однако, был к изменникам не столь суров, и, памятуя о спасении своей души, иногда их миловал.
18 мая 1243 г., сообщает новгородский летописец, во псковском Ивановском монастыре случилось знамение: «от иконы святого Спаса над гробом княгини (супруги князя. – Авт.) Ярослава Владимировича, которую убил её пасынок в Медвежьей Голове, шло миро из иконы 12 дней». Две «скляницы» этого мира псковичи привезли в Новгород на благословение архиепископа, а две оставили себе. Граждане двух городов восславили тогда человеколюбие Господа Вседержителя, «яко призираешь на нас, убогих, своею многою милостию»[134].
Это знамение напомнило Александру Невскому о трагической судьбе семьи псковского изменника, князя Ярослава Владимировича. Сын изгнанного из Пскова князя Владимира Мстиславича, дяди Ростиславы, матушки Александра, бежал к немцам в Ригу, и многие годы наводил врагов на Русь. У немцев Ярослава Владимировича принимали хорошо, тем более что матерью его была племянница епископа Рижского Альберта – реального главы крестоносцев в Ливонии.
В 1233 г. Ярослав со своими единомышленниками из Новгорода и немцами захватил Изборск, но псковичи отняли у них город обратно. В 1241 г. Ярослав опять захватил Изборск, а затем и Псков с немцами, среди которых, после смерти епископа Альберта, уже не пользовался большим почётом. Использовав, крестоносцы просто вышвырнули его, передав управление Псковом в руки своих фогтов.
Измену родине Ярослав Владимирович усугубил изменой жене. Княгиня Евфросиния, дочь полоцкого князя Рогволда Борисовича, тётка св. князя Довмонта и родственница жены самого Александра Невского, была брошена непутёвым князем Ярославом. Узнав, что он женился (по католическому обряду!) на девице из Ливонии, Евфросиния ушла в основанный ею псковский Ивановский монастырь и приняла имя Евпраксия. Став уже настоятельницей, Евпраксия не нашла в себе сил отказаться от приглашения бывшего мужа и поехала на свидание с ним в орденскую крепость Медвежья Голова. Там она и была убита своим пасынком, сыном Ярослава от немки, 8 мая 1243 г.
Мотивы убийства источники не раскрывают, но они и так прозрачны. Легко понять, как всполошилась немецкая семья Ярослава, перепугавшись, что преподобная княгиня вернёт заблудшего князя к праведной жизни и в лоно православия. Это, ценой гибели Евпраксии, и произошло. Князь отказался от католических заблуждений, забыл былое властолюбие и вернулся на Русь, а княгиню погребли в Пскове, в соборе Ивановского монастыря, который с тех пор сделался усыпальницей псковских княгинь. Память святой благоверной княгини Евпраксии Псковской, в миру Евфросинии, празднуется 20 мая.
Возможно, из человеколюбия, снисходя к просьбам своей княгини Александры, а скорее – сочтя, что Ярослав Всеволодович уже довольно за свою измену «Богом убит», то есть справедливо наказан за грехи, Александр Невский, сразу по заключении мира с крестоносцами, позволил Ярославу вернуться на Русь. Изменник не только был принят в Пскове и Новгороде, но и посажен Александром на «подручное» княжение в новгородском Торжке. Здесь он через несколько лет кровью искупил свои прегрешения перед Русью.
Интересно, что новгородский летописец, ранее сурово осуждавший деяния Ярослава Владимировича, посвятил его подвигу большую статью под 1245 г., отзываясь о раскаявшемся грешнике подчёркнуто одобрительно. Даже и без положительного тона мы поняли бы, что летописец горячо одобряет раскаяние Ярослава: ведь статья о его деяниях по объёму немногим уступает рассказу о Ледовом побоище.
А в те годы летописец делал свои записи нечасто. После чуда во Пскове он отметил только кончину жившей в Новгороде княгини Ростиславы, матери Александра, 4 мая 1244 г. К этому времени княгиня под именем Евфросиния приняла постриг в Юрьеве монастыре, где она жила, не отходя от гроба своего старшего сына Фёдора. Здесь, подле гробницы Фёдора Ярославича, и было погребено её тело[135].
На следующий год объединённое литовское войско атаковало Бежецкий верх на востоке современной нам Тверской области и подошло к Торжку. Ярослав Владимирович с гарнизоном и гражданами Торжка бросился на врага, но потерпел поражение. Часть его воинов погибла, часть попала в плен, остальные лишились коней. Тем не менее князь с остатками дружины преследовал литовцев. Вместе с ним тверской воевода Явид и дмитровский Кербет (не тот ли, что участвовал в походе на крестоносцев в 1242 г.?) сразились с литовским войском под Торопцом. Русские вновь были разбиты и вынуждены укрыться в Торопец.
«На утро, – рассказывает летописец, – подоспел Александр с новгородцами, и отбил пленных всех, а княжичей (литовских. – Авт. ) изрубил более восьми». После стремительного и победоносного рейда Невский увёл своё войско назад. Житие Александра так описывает этот эпизод:
«В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен; слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали они с того времени бояться имени его».
Но князь Ярослав, мечтавший заслужить прощение единоплеменников и замолить свои грехи перед Богом, не успокоился и после разгрома литовского войска под Торопцом. С одним лишь «своим двором» он нагнал и разбил отступавших литовцев на берегу озера Жижец к югу от Торопца: «не упустил их ни одного мужа, и тут перебил остаток княжичей». Не успокоившись и на этом, Ярослав вызволил из Витебска своего сына и с «малой дружиной» настиг ещё одну рать литовцев неподалёку от р. Западной Двины, у её притока Усвята. «И тут, – торжествует летописец прощение грехов князя, – Бог ему помог, и тех (литовцев. – Авт.) перебил, а сам пришёл здрав и дружина его».
Правда во владениях Александра Невского торжествовала, мир с соседями был добыт его мечом, милосердие князя окупалось. Но на следующий год новгородский летописец сделал лишь одну запись:
«Поехал князь Александр в татары»[136].
<< Назад Вперёд>>
Просмотров: 2388