Наряду с теми «сценариями» междукняжеской борьбы за наследство Владимира Святого, которые сложились в ПВЛ и «Анонимном сказании», существовала еще одна интерпретация этой династической коллизии, сформулированная автором «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба» печерским монахом Нестором.

С начала XIX в. существуют две историографические традиции, представители одной из которых склонны видеть в Несторе-агиографе и Несторе-летописце одно и то же лицо, в то время как представители другой видят в составителе ПВЛ и авторе «Чтения» разных исторических персонажей, так как их концептуальный подход к таким фундаментальным вопросам, как например, распространение христианства в Русской земле, имеет значительные отличия.

В историографии утвердилась датировка «Чтения», предложенная А. А. Шахматовым (1081–1088 гг.)^{203}. Альтернативная датировка С. А. Бугославского (1108 г.) является маргинальной^{204}. Поддерживая гипотезу П. В. Голубовского о том, что общим источником «Анонимного сказания» и «Чтения» могли быть записи Вышегородской церкви, Шахматов отрицал существование протографа «Чтения», мотивируя это тем, что «Нестор дал бы более совершенное произведение, если бы у него были предшественники»^{205}. В то же время исследователь находился в убеждении, что Нестор заимствовал факты для своего труда не только из Вышегородских записок, но и из Древнейшего Киевского свода^{206}. С его точки зрения, «Чтение» зафиксировало первоначальную редакцию летописного сказания из Древнейшего свода, где отсутствовал целый ряд конкретных деталей (место гибели Глеба, место гибели Бориса, имя Георгия «угрина», слуги Бориса и т. д.), появившихся в тексте Начального свода из «Жития Антония Печерского»^{207}.

По мнению Шахматова, «состав Начального свода был сложнее состава Несторова сказания, и это отражалось на необходимости согласовывать источники, комбинировать их и давать таким образом иной раз придуманные известия, искусственно составленные сообщения». Хотя вопрос об источниках «Чтения» и его месте среди памятников цикла остается дискуссионным, в настоящее время утвердилось мнение, что при его составлении Нестор мог опираться на повесть «Об убиении Борисове», Вышегородские церковные записки, «Анонимное сказание», а возможно, и свод Никона, над продолжением которого, согласно гипотезе В. К. Зиборова, он работал в 1075–1078 гг. Эта гипотеза предусматривает, что Нестор обращался к летописной работе дважды: во второй половине 70-х гг. XI столетия (в качестве сотрудника Никона) и в начале XII в. (как составитель первой редакции ПВЛ)^{208}.

Как бы то ни было, Нестор в значительной степени модифицировал сведения своих источников в соответствии с целями и задачами агиографического сюжета: так, борьбу за наследство Владимира он раскрыл, с одной стороны, в универсальном для средневековой историографии контексте противостояния Бога и дьявола, а с другой — во всемирно-историческом аспекте становления христианства, что выделяет его произведение среди других произведений Борисоглебского цикла. Для создания этого монументального введения агиограф использовал «Речь философа» к Владимиру Святославичу, сочинения «отцов церкви», памятники агиографии и апокрифы. И фактографически и концептуально труд Нестора настолько отличается от других памятников, что некоторые исследователи (например, А. Л. Никитин), склонны возводить к нему генезис всего Борисоглебского цикла.

«Чтение» более всех других памятников этого цикла относится к агиографии — наиболее специфическому жанру средневековой литературы. Анализ памятников агиографии сопряжен с определенными трудностями в интерпретации текстов, подверженных влиянию «литературного этикета»^{209}. Согласно современным представлениям, агиографический жанр является комплексом универсальных композиционных характеристик, так называемых идеологических констант, среди которых выделяются такие, как идеал христианского государя — поборника веры; восхваление происхождения святого; его высокое социальное положение; идеализация святого как благодетеля бедных; восхваление страданий и смерти святого; наказание Божье для убийц; сказание о чудесах святого и т. д. (Дж. Ревелли)^{210}.

«Чтение», считающееся каноническим памятником, составленным после официальной канонизации князей-мучеников, включает весь набор идеологических констант, что делает образы участников династического конфликта еще более «этикетными». Однако не следует воспринимать «Чтение» только как памятник церковной литературы, не отражавший никаких политических тенденций. Напротив, труд Нестора был весьма актуален в условиях первого этапа войны за «Черниговское наследство» (1078–1079), — когда против Изяслава и Всеволода Ярославичей выступили их племянники, оспаривавшие их право на волости умершего Святослава Ярославича, — так как последовательно проводил идею иерархической подчиненности «младших» князей «старшим».

Нестор отказался от интерпретации событий 1015 г. с точки зрения родовой вражды, которая была предложена составителем «Анонимного сказания», и признал происхождение Святополка от Владимира. В «Чтении» отсутствует сюжет об аморальном поведении Владимира до принятия им христианства: вместо него создан стереотип «доброго язычника», трансформирующийся в образ «праведного христианина». По словам Нестора, Святополк противопоставлял себя Борису еще при жизни отца, не только по тем мотивам, которые приводят паримийные чтения и «Анонимное сказание»: «Начал он замышлять против праведного, потому что хотел окаянный всю страну погубить и властвовать один», но также и потому, что думал, будто Борис «хочет после смерти отца своего занять престол»^{211}.

Именно Нестор первым сформулировал предположение о том, что Борис рассматривался в качестве потенциального наследника Владимира Святославича, что ущемляло права других его сыновей. Между тем небольшое количество списков «Чтения» (по сравнению с другими памятниками цикла) свидетельствует о том, что подобные представления не были восприняты за пределами узкой агиографической традиции. Как отметил С. А. Бугославский: «Чтению суждено было скромное существование в последующих веках — в немногих списках и в нескольких позднейших переработках, сделанных под влиянием того же анонимного Сказания, куда более авторитетного в кругах древнерусского книжника, чем мало популярный труд Нестора»^{212}.

Нестор целенаправленно выделяет Бориса и Глеба среди других сыновей Владимира, чтобы их образы оказались в центре произведения: в данном случае был использован агиографический шаблон, призванный подчеркнуть привилегированное положение святых (и прежде всего Бориса) в княжеской семье, вследствие чего и зародилась ненависть к нему Святополка. В отличие от других памятников цикла, где Ярослав фигурирует в образе «мстителя», в «Чтении» он представлен как «христолюбец», «муж праведен и тих».

Характерной чертой труда Нестора является «избыточная информация» о событиях 1015–1019 гг., которая не имеет аналогов в других источниках (например, упоминание о женитьбе Бориса)^{213}. «Чтение» расходится с другими памятниками относительно распределения княжений между сыновьями Владимира. Если ПВЛ и «Анонимное сказание» утверждают, что Борис получил княжение в Ростове, то, по словам Нестора, он был посажен на княжение во Владимире (на Волыни). Отношение к достоверности этого свидетельства остается спорным: в то время как одни исследователи склонны относиться к нему скептически (В. К. Зиборов)^{214}, другие принимают его в качестве составного элемента гипотетических реконструкций (Н. И. Милютенко)^{215}.

Целью похода Бориса во главе княжеской дружины летом 1015 г. Нестор считает не отражение печенежской угрозы, а усмирение восставших городов. Агиограф сообщает, что на обратном пути Борис трижды получал известия о коварных замыслах Святополка, захватившего власть в Киеве после смерти отца, безуспешно пытался вступить с ним в переговоры и в конце концов погиб от рук убийц. Если в остальных памятниках цикла решение об убийстве Бориса принимается Святополком на совете с вышегородскими боярами, то «Чтение» проводит параллель между убийством Авеля Каином, которое дьявол явил ему во сне, и убийством Бориса Святополком. Изложение гибели Бориса почти полностью совпадает с «Анонимным сказанием».

История убийства Глеба изложена Нестором с некоторой модификацией: Глеб, узнав о вокняжении в Киеве Святополка, пытался бежать на запад, «в полунощные страны», где княжил один из братьев святого, и был убит по дороге. Возможно, это сообщение обусловлено необходимостью подчеркнуть роль новгородского князя Ярослава. В то же время «Чтение» — единственный из памятников цикла, где сообщается, что Святополк лишился власти не вследствие борьбы с Ярославом, а в результате народного восстания, вспыхнувшего после того, как он «и на остальных братьев начал гонения, желая их всех убить, чтобы владеть всеми землями одному».

По словам Нестора: «Люди подняли мятеж, и был он изгнан не только из города, но и из всей страны. Бежал в чужие земли, там и кончил свою жизнь и испустил дух»^{216}. Если мы сопоставим этот сюжет с сюжетом о библейском братоубийце Авимелехе, лишившимся власти в результате восстания своих подданных (о котором, в отличие от других памятников цикла, в «Чтении» не упоминается), то весьма вероятным будет предположение, что именно такая участь должна была постичь братоубийцу согласно представлениям агиографа. Эти представления перекликаются со взглядами составителя паримийных чтений, поэтому, учитывая специфику того и другого памятника, можно говорить о том, что эта особенность была отличительной чертой церковной традиции.