Возвращаясь к рассмотрению династического конфликта 1015–1019 гг., обратим внимание на одну метаморфозу древнерусской историографии. ПВЛ сохранила факты, в определенной степени дискредитирующие Ярослава. Отказавшись выплачивать дань в том размере, как давали «все князья новгородские», Ярослав оказался на грани разрыва с отцом, для борьбы с которым нанял варягов. Для Руси XI в. его поведение было беспрецедентным и с точки зрения христианства должно было подвергнуться осуждению. Ярослав оказался в двух шагах от совершения тяжкого греха, но… «Бог не вдасть диаволу радости». Как писал в свойственной ему литературной манере Н. М. Карамзин: «Небо, отвратив войну сию богопротивную, спасло Ярослава от злодеяния редкого»^{112}. После внезапной смерти Владимира к власти пришел Святополк, совершивший не менее тяжкое преступление — убийство Бориса, в результате чего протагонисты этой исторической трагедии поменялись ролями; хотя, по словам современных исследователей, легитимность вокняжения Святополка в Киеве, несмотря на его «беззаконное» происхождение, не подвергалась сомнению до тех пор, пока он не сделался убийцей братьев^{113}.

Здесь мы должны обратить внимание на специфику отражения династического конфликта 1015–1019 гг. в источниках и историографии: если ПВЛ и «Чтение» Нестора рассматривает его как внутрисемейный, то «Анонимное сказание» — скорее как противостояние старшей и младшей ветви Святославичей. К такому же мнению, как мы уже имели возможность убедиться, склоняется и большинство историков. Основанием для подобного утверждения служат данные нумизматики. Сегодня известны два типа древнерусских монет, на аверсе которых помещено изображение князя с легендами «Святополк на столе» (I тип) и «Петрос» [возможно, крестильное имя Святополка] (II тип), которые могли быть выпущены соответственно в 1015–1016 и 1018–1019 гг. Это дало основания говорить по крайней мере о юридическом преимуществе Святополка в борьбе за киевский «стол». Весьма интересным представляется тот факт, что на реверсе этих монет, где по традиции помещалось изображение «княжеского знака», был изображен двузубец, тогда как «княжеским знаком» на монетах Владимира Святославича являлся трезубец.

Это обстоятельство позволило исследователям предполагать, что двузубец был «княжеским знаком» Ярополка Святославича, сыном которого, судя по всему, считал себя Святополк^{114}. «Тот факт, что Святополк и Владимировичи являлись двоюродными братьями, позволяет сделать вывод, что старейшинство Святополка определялось не только его старшинством по отношению к Владимировичам, но и тем, что он являлся сыном старшего среди Святославичей, то есть представлял собой старшую династическую ветвь. Поэтому можно предположить, что Святополк стремился утвердить принцип наследования стольного города и верховной власти на Руси по прямой нисходящей линии старших сыновей, то есть развитый династический принцип наследования власти» (М. Б. Свердлов)^{115}. Если мы принимаем эту гипотезу, то Святополк, как ни парадоксально это звучит, выступает перед нами в качестве «реформатора», продолжающего дело Владимира гораздо более радикальными методами, которые оказались неприемлемы для современников и потомков, отождествляясь в их сознании со злодеянием библейского Каина. Если исходить из буквальной интерпретации заявлений Святополка в рамках гипотезы А. В. Назаренко, можно предположить, что его действия могли быть направлены на ликвидацию «родового сюзеренитета».

Не менее спорными представляются и летописные версии Любечской битвы. Подробное ее описание в Новгородской I летописи старшего и особенно младшего извода (далее — НIЛМ), восходящее, очевидно, к более ранней летописной традиции, чем ПВЛ, тем не менее демонстрирует определенную зависимость от южнорусского источника, объединяя события 1016 и 1019 гг. Суть проблемы заключается в том, можно ли признать основой НIЛМ Начальный свод 1093–1095 гг.^{116}, или отнести ее к позднейшему новгородскому летописанию^{117}. Решение этой фундаментальной проблемы в рамках настоящей работы вряд ли возможно, но следует отметить такие особенности, как численность войска Ярослава, принимавшего участие в битве, которая выглядит более правдоподобно, чем в ПВЛ.

По свидетельству НIЛМ, перед походом на Святополка Ярослав собрал 4000 воинов: «Варягов было тысяча, а новгородцев 3000, и пошел на него. Святополк же, услышав о том, собрал бесчисленное множество воинов, выйдя против него к Любечу, и встал на этой стороне [реки] со множеством воинов. Ярослав же, придя, встал на [противоположном] берегу Днепра, и стояли тут 3 месяца, не смея сразиться. Воевода Святополка, по имени Волчий Хвост, ездя возле реки, начал укорять новгородцев: „зачем пришли с этим хромцом, — вы плотники, а мы заставим вас хоромы рубить!“ И начал Днепр замерзать. И был преданный Ярославу муж у Святополка, и послал к нему Ярослав отрока своего ночью. И сказал ему: „то сделаю, что велишь: меду мало варено, а дружины много“. И тот муж так ответил Ярославу: „если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать“. И понял Ярослав, что ночью велит биться. Тем же вечером переплыл Ярослав на другую сторону Днепра и оттолкнул лодьи от берега, и той же ночью пошел на битву. И сказал Ярослав дружине: „отличитесь, повязав головы свои полотнищем“. И была ожесточенная битва, и бились, хватаясь за руки (т. е. — врукопашную), и по низинам кровь текла. Многие верные видели ангелов божьих, помогающих Ярославу, и до рассвета победили Святополка. И бежал Святополк к печенегам, и между Чехией и Польшей погиб окаянный, и так окончил злую жизнь свою, и дым до сего дня есть [в том месте]. А Ярослав пошел к Киеву, сел на стол отца своего Владимира»^{118}.

В НIЛМ говорится о воеводе по прозвищу Волчий Хвост, провоцировавшем воинов Ярослава на столкновение со Святополком. Этого воеводу, командовавшего авангардом в карательной экспедиции Владимира на радимичей, упоминает под 984 г. и ПВЛ. Это дает основания полагать, что Святополку удалось заручиться поддержкой некоторых соратников Владимира. Только НIЛМ говорит о том, что Ярослав в свою очередь пользовался поддержкой некоторых приближенных Святополка, которая сыграла ключевую роль в подготовке Любечской битвы 1016 г.

Впрочем, уже в течение нескольких десятилетий эта дата вызывает сомнения у историков. Как отмечал исследователь древнерусской хронологии Н. Г. Бережков: «Восточные славяне приняли вместе с христианством византийское летосчисление от с[отворения] м[ира], но удержали свое исконное весеннее начало года, начинали год мартом, а не сентябрем, как византийцы. Между сентябрьским годом и мартовским годом с тем же обозначением (числовым) мыслимо два отношения: или мартовский год начинался полугодом позже сентябрьского (был, как прежде говорилось в литературе, „моложе“ сентябрьского по своему началу), или — полугодом раньше его (был „старше“ сентябрьского). Год, начинающийся шестью месяцами позже сентябрьского, называется в литературе мартовским; для года, начинающегося шестью месяцами раньше сентябрьского, Н. В. Степанов предложил название ультрамартовский, и оно может считаться принятым. Мартовский год совпадает с мартом — августом сентябрьского года, имевшего то же обозначение, и с сентябрем — февралем следующего сентябрьского года; ультрамартовский год охватывает март — август сентабрьского года с предшествующим обозначением и сентябрь — февраль сентябрьского года с одинаковым обозначением. Иными словами: мартовское обозначение года одинаково с сентябрьским обозначением в марте — августе и меньше сентябрьского на единицу в сентябре — феврале; ультрамартовское обозначение превышает сентябрьское на единицу в марте — августе и совпадает с ним в сентябре — феврале. Ультрамартовское обозначение на всем протяжении года единицею больше мартовского»^{119}. В летописной статье 1015 (6523 г. от «сотворения мира») ПВЛ и НЛМ пользовались мартовской системой летоисчисления, из чего следовало, что Любечская битва, приуроченная к 1016 (6524) г., относится к 1015 календарному году. Летописи сообщают, что трехмесячное противостояние Ярослава со Святополком на берегах Днепра, очевидно, начавшееся осенью, завершилось уже в период заморозков. Таким образом, сражение могло иметь место зимой 6523 г.

Впрочем, если следовать тексту ПВЛ, Любечская битва не привела к немедленному вокняжению Ярослава в Киеве, о котором говорится под 1016 г.; лишь в статье 1017 г. сообщается о том, что Ярослав вошел в Киев и погорели церкви^{120}. Это дает основания предполагать продолжение борьбы за власть и после «сечи» у Любеча. Кроме ПВЛ о пожаре в Киеве в 1017 г. сообщает также Титмар Мерзебургский. Интересно, что Софийская I летопись, чьи сведения о событиях этого года совпадают со сведениями мерзербургского епископа, относит к этому времени начало градостроительной деятельности Ярослава, в том числе и закладку храма Св. Софии, о чем ПВЛ сообщает под 1037 г.^{121} Надо сказать, что этот акт Ярослава представляется более логичным для 1017, чем для 1037 г., так как в этом случае масштабные градостроительные работы (к которым мы еще вернемся) можно объяснить реконструкцией Киева после пожара.

Вряд ли можно согласиться с исследователями, которые исходя из формального анализа текстов, утверждают, что летописец «не оценивает права отдельных героев по единой шкале политической легитимности», «не определяет степень обоснованности и законности их действий» и что единственным оправданием борьбы с соперником служит «обвинение противника в инициировании конфликта, отсылка к необходимости самозащиты и мести за братьев, истолкованной как осуществление божественного возмездия» (М. Ю. Парамонова)^{122}. Напротив, древнерусские книжники приложили немало усилий для того, чтобы оправдать переход киевского «стола» от Святополка к Ярославу не только с этой точки зрения. Как было установлено анатомическим исследованием останков Ярослава Мудрого в 1939 г., его возраст, сообщаемый в летописной статье 1054 г., — 76 лет — оказался несколько завышен и по заключению антропологов Д. Г. Рохлина и В. В. Гинзбурга не превышал 70 лет, поэтому некоторые из биографов киевского князя сегодня относят его рождение к первой половине 980-х гг.^{123}.

Учитывая экстраординарность событий 1015–1019 гг., следствием которых стало отстранение представителя старшей княжеской ветви, летописцы, а за ними и агиографы, попытались приписать Ярославу хотя бы возрастное старшинство. По словам П. П. Толочко: «Видимо, уже во время правления Ярослава летописная традиция претерпела изменения и постепенно стала формироваться мысль о его старшинстве, а, следовательно, и преимущественном праве на киевский престол»^{124}. Таким образом, вокняжение новгородского князя в Киеве было представлено легитимным и с формальной и с фактической точки зрения.